под кушетками, не нашел, и приблизился к Строфокамилле с намерением успокоить чувствительную благородную особу, но тут она томно взвизгнула и рухнула с кресла прямо в объятия графа, отчего оба плюхнулись на просторную кушетку. Все шло как нельзя лучше…
В это время этажом выше в каморке кухарки новоявленный рыцарь Ательстан, уже оправившийся от воздействия бараньей ноги, перешел к решительным действиям. С полного одобрения кухарки он поместился на ее заботливо взбитое ложе и уже одной рукой незаметно развязал тесемочки на штанах, оглаживая другой рукой кухаркины арбузные прелести. И вдруг его слух как громом поразили до боли знакомые звуки — во дворе негромко бренчала лютня и раздавалась песня:
«Скачет холеный конь,
(Тыбыдым, тыбыдым!)
А в деревне огонь,
Головешки и дым,
(Дзынь, вжик).
Почернела земля,
Прочь, несчастный мужик!
Тра-ля-ля, тра-ля-ля!
Мы в крестовый поход
Тыбыдым-тыбыдым
И который уж год —
Вжик, дзынь.
Впереди паладин!
Все — в дым!
А на шлеме платок
(алый шелк, вуаля)
Дамы сердца залог.
Тра-ля-ля, тра-ля-ля!
Сарацины летят —
Тыбыдым! Тыбыдым!
Сотня сабель отряд
(вжик, дзынь!)
В землю ткнулся лицом
(шлеп, хрясь)
Молодым, молодым…
Вот и песне конец,
Вот и все с молодцом…
Лента втоптана в грязь.
И пойдет под венец
При дворе короля
Эта дама с другим
(Тра-ля-ля, тра-ля-ля…)»
Кухарка пустила было слезу и уже оттопырила пухлые губки, но на ее кавалера песня произвела совершенно неожиданное и разительное действие: влюбленный подскочил, как ужаленный, заметался по комнате, и в состоянии умоисступления напролом вылез в чердачное окно, выходившее на покатую крышу. Запутавшись в недоразвязанных тесемочках и воя от ужаса, он грузно поехал по крыше, и, достигнув наклонного окна в крыше уровнем ниже, с треском проломил раму и шлепнулся на кушетку в аккурат между Глорио и Строфокамиллой.
В падении он боднул головой спинку кровати, как давеча лошадь лягнула его в зад. Толстая лобная кость выдержала. Беззащитная же спинка тонкой флорентийской резьбы дала трещину и, тоскливо скрипнув, отвалилась, увлекая за собой нарушителя покоя. Кувыркнувшись вниз, Вербициус приложился затылком и растянулся на полу наподобие морской звезды: ручка направо, ручка налево, ножка напра…
Граф схватился за то место, где должна была висеть шпага. Но ни шпаги, ни штанов не обнаружил. Строфокамилла привычно, словно актриса, в сотый раз играющая одну роль, открыла рот и издала такой визг, что две последующих недели в поместье графа не неслись куры и не доились коровы.
— Успокойтесь, дражайшая, это всего лишь приятель кухарки, сейчас я отрублю ему голову, да не вопите же вы так, прошу вас! — взревел граф. — Ведь народ же сбежится, а мы, пардон, не совсем одеты!
Услышав этот аргумент, Строфокамилла прибавила пару оборотов и вопила, вопила, вопила, будто за ее корсаж завалился целый выводок уховерток. Мозг мажордома, потревоженный кульбитами, оставил тело своим вниманием и с испуга уснул. Переполох, рычание благородного господина без штанов и ностальгически родной визг Строфокамиллы Вербициус встретил кроткой улыбкой, слюнкой на сочных губах и закатыванием глаз. «Как хорошо. Все кончилось. Я был птичкой, я летел и упал в реку, а теперь лежу на песчаном дне. Мне уже не больно и не страшно. Хорошо. Я утонул».
Но бока и зад мажордома имели крепкую память о всех злоключениях, случившихся в последнее время, голова и раньше не спасала их от увечий, а теперь, после проверки на прочность, надежды на нее не было вовсе. Тело обратилось за помощью к спинному мозгу. И, о чудо! Губы шевельнулись:
— Милый мой государь, дражайший господин Фихтенгольц, кланяется вам ваш покорный раб и верный слуга, мажордом одной известной вам особы, Вербициус. Обращаюсь к вашему милосердию, прошу простить меня и не карать строго за то, что не смог я, скудный умом и слабый телом, выполнить вашего секретного поручения и теперь одна известная вам особа, моя госпожа, умрет через неделю в страшных муках…
Строфокамилла обладавшая слухом летучей мыши, поперхнулась собственным визгом и вытаращилась на графа:
— Что он сказал? А-а-а?
— Да какая разница, милочка. Где же мои штаны и где моя шпага… Не могу ж я без штанов, да и кошель там… Апчхи! Ну вот уже простыл.
— А? О чем вы? Он сказал Фихтенгольц? Да? И его госпожа умрет? А?
— Да не забивайте себе голову, дорогуша, вот штаны это важно… — граф ползал на карачках по комнате и шарил под креслами. — Бредит он. Сейчас я ему помогу. Только шпагу отыщу и сразу вылечу. И штаны вот…
— Нет, нет. Тише граф! Прошу вас! Я должна его слышать. — Строфокамилла соскочила с кровати и склонилась над слугой, приблизив голову к его губам.
Вербициус вдруг звонко чмокнул ее в ухо и, гыкнув, пустил новую струйку слюны. Видно, на миг спинной мозг сдал свои позиции.
— А-а-а-а-а!!! Что он сказал?! А-а-а! Я ничего не слышу!
— Он вас поцеловал, милочка, видно принял за кухарку.
— Ну что же он молчит? Я сейчас не выдержу и выцарапаю ему глаза.
Вербициус дернул головой и заголосил на манер траурных плакальщиц:
— О, я несчастный из несчастнейших слуг! О, горе мне, горе! Скоро я осиротею, словно курица лишенная своих яиц! Разве плохо я служил своей госпоже, разве не оберегал я ее покой днем и ночью, разве не старался я угодить каждому ее желанию!
— Какой славный слуга, как любит свою хозяйку, жалко что повредился. Я бы взял его на службу и он бы отыскал мои штаны.
— Как ветер, неделю я скакал за преступником! Как пес, я вынюхивал следы отравителя! Я не спал и не ел! — губы Вербициуса растянулись в улыбке, желудок вспомнил о бараньей ноге. — Я почти настиг и уже готов был змеей вползти к нему на грудь, выкрасть спасительное противоядие! Вот-вот и госпожа была бы спасена! О, господин Фихтенгольц, я уже предвкушал!.. Но ужаснейший злодей, Руперт фон Мюнстер, почуял погоню, подкупив хельветскую стражу, он остановил меня. Я сражался как лев с десятью воинами, все мое тело покрыто шрамами, — предательница рука почесала зад. — Я победил, но Руперт скрылся. Ага, совсем. Увы мне.
Строфокамилла побледнела и грохнулась рядом со слугой. Но сознания не потеряла.
— Милочка ну что вы так расстраиваетесь. Надо просто быть аккуратней. Но какой интересный яд,
